|
Журнал «Наш современник» (Москва).
1964. Май. № 5. С. 102–111.
Николай Рерих
Неизвестные письма
В предгорьях белоснежных Гималаев, в местечке Кулу, путешественники неизменно подходят к памятнику, на котором на языке хинди высечены слова: «13 декабря 1947 года на сем месте предано огню тело Николая Рериха — великого русского друга индийского народа».
Долог и труден был путь этого человека. Ученик чародея-колориста А. И. Куинджи, он сам выбрал трудную дорогу художника-новатора, искателя новых выразительных средств в живописи. Он писал 8 июля 1894 года своему другу художнику Л. М. Антокольскому (1872–1942): «Художнику должны быть просто все специальности известны, должны быть известны стремления общества. Трудную, брат, дорогу мы выбрали, но всё же я предпочту быть средним художником, нежели хорошим специалистом по другим многим областям. Всё же его занятия чище, лучше, всё же искусство порождено лучшими, высшими стремлениями людей, тогда как многое другое порождено низшими, а то и животными стремлениями. Ведь лучше служить тяжёлым трудом, но делу хорошему, нежели несимпатичному».
Всю свою жизнь он следовал убеждению, которое высказал в другом письме к Л. М. Антокольскому, от 24 июня 1895 года: «...Пока только есть силы, будем вперёд идти, будем стараться сказать своё слово в искусстве. У нас задача не только покорить натуру, но стать её вечным властелином. Оживотворить натуру — заставить её говорить нашими словами, творить!».
Вихрь революции отрезал художника от родины (он с 1916 года лечился в Финляндии), лишил той исконно русской почвы, которой питалось его творчество, жил его пытливый ум учёного-археолога, любителя русской старины и древней архитектуры.
Публикуемые письма Н. К. Рериха к поэту Игорю Северянину (1887–1942) и советскому искусствоведу Михаилу Бабенчикову (1890–1957) поражают не только описанием тяжёлого быта русской эмиграции и всеобщего одичания культуры Запада накануне второй мировой войны, они потрясают несгибаемой верой художника в прогрессивную миссию русской, советской культуры. И высказанное им в письмах желание вернуться на родину — не пустые слова: умирая в Индии, художник завещал все свои картины Советскому Союзу. В Советской России он видел средоточие светлой, передовой культуры мира, а самым ценным в своей жизни считал то, что нёс народам мира правдивое слово о новой России, её процветающих народах и их культуре. И поныне светлым завещанием звучат его слова: «И не только в праздничный день, но и в каждодневных трудах мы приложим мысль ко всему, что творим о родине, о её счастье, о её преуспеянии всенародном».
Подлинники впервые публикуемых писем Н. К. Рериха, а также писем к Л. М. Антокольскому хранятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР.
Вяч. Нечаев
1. И. В. Северянину
21 мар[та] 19[38] г.
Дорогой Игорь Васильевич.
И радостно, и грустно было мне получить Ваше письмо от 28 февраля. Радость была в том, что Ваше творчество было мне близким и Ваше имя звучало во всех странах, в которых я был за эти годы. Радость была и в том, что Вы прислали и книгу стихов, и манускрипт Ваш — всё это и звучно и глубоко по мысли и прекрасно по форме.
А грусть была в том, что Вы пишете и о Вашем, и вообще о современном положении писателей, — я бы сказал, вообще о положении культуры. Дело [об]стоит именно так, как Вы и описываете. Книга стала не нужна. В домах подчас вообще не находится книжной полки, а ведь было время, когда книга была другом дома. Сейчас происходит такой Армагеддон, который захлестывает всю жизнь, во всех её проявлениях. Люди более думают об удушении, нежели о животворении.
Вот Вы пишете об издании Вашей рукописи в «Алатасе». Но это издательство за последние годы совсем захирело. Гребенщиков с великими трудами на своём ручном станке иногда отпечатывает свои книги и радуется, когда во время его лекций удаётся продать несколько экземпляров. Вот каково положение. Конечно, не только о гонораре, но и вообще об издании в «Алатасе» нечего и думать.
Русские книжные магазины закрываются один за другим. Ещё недавно нам писали из Праги, что последний русский книжный магазин закрывается.
Всё это очень невесело, но приходится брать вещи так, как они на самом деле. Думается, что Вам удобнее и дешевле издать рукопись в Таллине или в Нарве, где есть русские типографии. Для такого издания посылаю Вам пять фунтов стерлингов поч[то]вым переводом.
Вообще делается величайшим секретом, как могут существовать писатели и художники. Когда как-то спросили А. М. Ремизова, как он преодолевает трудности, он ответил: «И сам не знаю как». Ещё остаётся какая-то возможность лекций, которые собирают людей и проталкивают мысли об истинных ценностях. Но огрубение повсюду весьма велико. Всякое стремление и достижение вызывает лишь поношение.
Ещё недавно мы имели на наших глазах ужасающие к тому примеры. История культуры должна заполнить несколько весьма мрачных страниц. Казалось бы, такое положение вещей должно сближать собратьев по всем областям искусства, а на деле и это не замечается.
Не знаю, прислали ли Вы рукопись как список для меня, или же это есть оригинал для печатания, — потому на всякий случай возвращаю рукопись, если она потребуется для местного печатания.
Дай бог, чтобы ближайшие дни не ознаменовались ещё какими-то всемирными ужасами.
Хорошо, что Вы встречаетесь с А. Раннитом, — он мне очень нравится. Знаете ли Вы и латвийского славного поэта Рихарда Рудзитиса?
Всегда буду рад слышать от Вас и о Вас и на этом шлю мой сердечный привет.
Н. Рерих.
2. И. В. Северянину.
27 июня 1938 г.
Дорогой Игорь Васильевич.
Спасибо Вам за Ваше доброе письмо, — оно недавно дошло в наши далёкие горы. Радуюсь Вашим добрым словам о Ранните, ибо и я к нему отношусь с большой сердечностью. Радуюсь и тому, что его стихи будут переведены при Вашем участии. Именно Вы сумеете сохранить характерность его выражений. Всегда радуюсь каждому единению, а тем более единению среди мастеров искусства. Сами видите, какой свирепый армагеддон сейчас гремит. Люди теряют человекообразие и заняты изобретением братоубийственных орудий. Бесчисленны взрывы, как бы и планету не взорвали.
Один мой биограф просил меня спросить, нет ли у Вас ещё каких-либо упоминаний меня вроде как в поэме, Вами нам присланной. Повсюду имеются преданные друзья, которые собирают для всяких симпозиумов характеристики.
В прошлом году Б. Григорьев писал мне с великим отчаянием, как бы предрекая конец всякой культуры. По своему обычаю я возразил ему, что не нам судить, будут ли сожигать наши произведения. Ведь мы вообще не знаем ни читателей, ни почитателей наших.
Помню и другое отчаяние, а именно покойного Леонида Андреева, который писал мне о том, что «говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не вижу». Именно все мы не видим их.
Может быть, и Вам иногда кажется, что у Вас нет читателей. Но даже в нашей горной глуши нам постоянно приходится слышать прекрасные упоминания Вашего имени и цитаты Вашей поэзии. Ещё совсем недавно одна неожиданная русская гостья декламировала Ваши стихи, ведь Вы напитали Вашими образами и созвучиями многие страны.
Все мы находимся в таком же положении. Уж очень щедро было русское даяние. Потому-то так трудно усмотреть и урожаи. Русская музыка, русский образ, русские слова запечатлены во всех частях света. Нет такого дальнего острова, где бы не отобразилась русскость. Даже и в трудах, и в трудностях будем беречь Русское Сокровище. Оно так велико и прекрасно, что за ним будущее. Вы, может быть, удивитесь такому оптимизму, но думаю так не только потому, что верю, но и знаю. Много раз мои слова и картины считалась пророческими, так и о Русском Сокровище позволю себе пророчествовать светло.
А Россия и все её народы преуспевают. Стравинский писал о кретинизме Европы и Америки. Он живёт в Европе и недавно был в Америке, — ему и книги в руки. А мы будем светло мыслить о лучшем русском будущем. Пока что весь мир, несмотря на зависть, должен был поклониться и русской литературе, и театру, и живописи — всему русскому.
Каждая Ваша весточка будет мне радостью. Шлю Вам душевный привет.
Искренно Н. Рерих.
3. И. В. Северянину
3 авг[уста] 19(38) г.
Дорогой Игорь Васильевич.
Читаю Ваше письмо и думаю, думаю, как помочь Вам. По нынешним временам это совсем не так просто. Мои личные средства совершенно истощены, а художественных продаж не предвидится, и журналы гонорара не платят. Впрочем, я никогда не был богатеем. Если бы только можно было знать, где существуют те газеты или журналы, которые ещё платят гонорары, то я употребил бы всё моё доброе стремление, чтобы поместить там или Ваши всегда прекрасные поэмы, или что-либо из моих писаний в Вашу пользу. Но не знаю я таких изданий, а сведения, поступающие из разных стран, более чем неутешительные. В Америке повальный кризис, в Англии, говорят, вся жизнь вздорожала вдвое, а во Франции за помещение статьи не только не платят, но требуют ещё и денежный взнос. Таковы мои сведения. Прямо не знаю, куда обратиться. Вполне понимаю и Ваше тяжёлое положение. Вот и в Париже мой друг А. М. Ремизов жестоко бедствует, а уж чем живёт Бальмонт — и представить себе не могу. Если бы из голубого неба пришла какая-либо новая возможность, я прежде всего вспомнил бы о Вас; но говорить о голубом небе, когда вместо грома грохочут пушки, это весьма слабое утешение.
Неутешительно также и то, что с каждым днём положение вещей всё ухудшается, и человечество из кожи вон лезет, чтобы навредить самому себе.
Итак, если хоть что-либо с голубого неба свалится, я вспомню о Вас.
Если бы на земле были хоть сколько-нибудь добрые положения вещей, то Ваши стихи были бы истинным украшением журналов. Но ведь до добра далеко, и красота поэзии для людей сейчас звучит не только отвлечённо, но даже мёртвенно.
А кому сейчас нужны картины? Если является мысль о выставке, то Вам представят такой бесконечный счёт предварительных расходов, что даже удачные продажи не покроют его. Так была идея выставки в Лондоне, но предварительные расходы были представлены в размере одной тысячи фунтов. Где уж тут думать о выставках.
В прежние времена выставки устраивались на комиссионных началах, не вовлекая художников в предварительные расходы, но сейчас и эта обычная практика уже не существует.
А книжные магазины лопаются, как пузыри, у нас за Поволоцким в Париже пропало несколько тысяч франков. Вот какие дела.
Не скрываю от Вас истинного положения вещей, ибо лучше знать всё так, как оно и есть. Всё наше доброе желание с Вами, но кто подскажет, что можно сделать.
Шлём Вам душевные мысли.
Искренно Н. Рерих.
4. М. В. Бабенчикову
6 июля [19]46 г.
Дорогой друг.
Сейчас через Америку долетела к нам Ваша сердечная весть. Хотя письмо Ваше полно горестных сведений, но рады мы слышать от Вас. Бедный Боря! Последнее его письмо было от 8 декабря 1942 [(года]. Он собирался идти на другой день в Комитет по делам искусства, — Вы ведь знаете, как он радовался поработать вместе... И это было его последнее письмо. Ничего более, даже о смерти сестры он не известил. Впрочем, может быть, письма его не доходили, мы привыкли к странностям почты — многое пропадало. Неужели уже с 1942 (года) Боря заболел? Как хотели мы все его повидать и поработать во славу искусства! Бедная и Татьяна Григорьевна! Мы не могли придумать, отчего она замолчала? А она болела и сейчас больна — скажите ей наше самое душевное сочувствие. Известите, как теперь её здоровье.
Вот и Вы сами страдали. Потеря сына тяжка, и так нужны даровитые культурные деятели, строители.
Где работает Ваш младший сын? Над чем трудитесь Вы сами? Каждая Ваша весть близка нам.
Вот Грабарь писал мне: «Русь всегда была дорога Твоему русскому сердцу, и Ты уже на заре своей замечательной художественной деятельности отдавал ей все свои огромные творческие силы. Русские художники никогда поэтому не переставали считать Тебя своим, и Твои произведения всегда висят на лучших стенах наших музеев.
Все мы пристально следим за Твоими успехами на чужбине, веря, что когда-нибудь Ты снова вернёшься в нашу среду».
Я ответил: да, да, да — «клич кликните», и потрудимся вместе во славу родного художества. Им живём. Славе Великого Народа Русского приносим несломимо творчество наше. Все мы, все четверо трудимся, творим, преодолеваем. Если Боря читал Вам мои письма и мои записные листы, — Вы знаете наши душевные устремления.
Вот и теперь Ваши слова о желательности совместной работы нам всем близки и дороги.
Кто теперь в Комитете по делам искусства? Сообщают через Америку, что от них было важное письмо, но оно не дошло!!! Только что телеграфировали им, но дойдёт ли телеграмма?!! Пробую послать эту весточку Вам непосредственно «воздухом». Непременно сообщите, когда именно дойдёт этот наш «воздух», — хочется установить, насколько воздушная почта ускоряет и доходит. Верно, и от Вас можно «воздухом»?
На Вашем письме числа не было, и потому не знаем, как долго оно путешествовало. От Грабаря последнее письмо «невоздушное» дошло в наш Наггар через три месяца. Потому так нужно знать, насколько ускоряет «воздушная» почта.
Хотя мы и не знаем Татьяну Григорьевну и даже карточки её не видали, но сердечно шлём ей наши душевные пожелания.
Спасибо Вам за все Ваши дружеские о ней заботы. Елена Ивановна и мы все шлём ей и Вам наши сердечные приветы!
До скорого!
Привет Грабарю, Коненкову, Щусеву, и всем друзьям, знаемым и незнаемым.
Сердечно Н. Рерих.
5. М. В. Бабенчикову
3 июня [19]47 г.
Дорогой друг Михаил Васильевич,
Ваша добрая весточка от 15 мая 1947 г. долетела быстро, уже к 3 июня 1947 г. Пусть и все сердечные пожелания исполняются так же быстро.
Если от трубного звука пали иерихонские стены, то от зова друзей и крылья вырастут. Все в розницу говорят: «Хорошо бы!», а если бы все сразу повелительно воскликнули: «Да будет!» всё бы и совершилось.
Как хотелось бы прочесть Ваши книги. Вы так умеете сочетать и внешнее и внутреннее. Такое созвучие вообще редко, а сейчас оно и совсем редко. О чём Ваши книги? Ведь теперь книги широко расходятся в массах народных. Да, Вы правы, мы все сеем широко добрые всхожие семена о нашей любимой Родине. Широка была пашня, с 1916 года, с года нашего отъезда многие народы услышали справедливое слово и поняли великую сущность Народа Русского.
И кистью, и пером, и словом каждый из нас в своей области служил Родине. А ведь много где побывали, прошли и пустыни, и веси и собрали урожай немалый. Пора поделиться им с друзьями и откладывать не след. Да, вот пусть клич кликнут призывный. Жаль, что труды Юрия и мои книги по-английски расходятся. Жаль, что картины разбегаются по дальним музеям, а ведь они пригодились бы на родной ниве. Здесь останется большой исторический труд Юрия и моих семь книг, сотни моих и Святослава картин.
Если Вы встречаетесь с Е. Н. Павловским, то, наверно, он сказал о своём знакомстве со Святославом и его женой. Девика Рани — прекрасный человек. Павловский обещал прислать для Юрия книгу академика Козина, да так по сие время ничего и не слышно, а почта теперь быстрая.
Итак, Вы говорите о близком свидании — да будет так.
Сердечный привет Татьяне Григорьевне, Щусеву и всем друзьям, знаемым и незнаемым.
Пусть будет Вам хорошо.
Радоваться Вам.
Н. Рерих.
На с. 102 помещено ч/б фото Н. К. Рериха. Иллюстрации картин Н. К. Рериха: с. 104 — «Дом Сольвейг». («Пер Гюнт», драма Г. Ибсена.) 1912 г. и «Ждущая». 1941 г.; с. 105 — «Страж пустыни». 1941 г. и «Ростов Великий». Этюд.1903 г.; с. 108 — «Весна священная». 1945 г. и из цикла «Гималаи». 1941 г.; с. 109 — «Помни!» 1945 г. и из цикла «Гималаи». Дерево. 1943 г.
|
